Александр Покровский - Расстрелять! – II

Командир атомохода капитан первого ранга Титлов — маленький, скоренький, метр с небольшим (карманный вариант героя) — нырнул через переборку в третий отсек.

Лодка в доке. Средний ремонт. Её режут, аж верещит; съёмные листы отваливают, оборудование выдирают, и обрубленные кабели торчат как пучок скальпированных нервов. Всюду сварка, запах гари. Завод чувствуется. Личный состав уже бродит в обнимку с работягами, как стадо.

Всех подтянуть! Всех надо подтянуть! Занять, поставить задачу! Вставить всем подряд без разбора! Чтоб работалось! И без продыха! Никакой раскачки! Люди должны быть заняты! Не разгибаясь! Никакого простоя и спанья! Иначе — разложение! И офицеры! Офицеры! Офицеры! Начать прежде всего с офицеров! Сегодня же начать!

Командир Титлов вбежал в центральный.

— Смир-на-а!!!

Даже пневмомашинки замерли. Собранные командиры боевых частей образовали коридор, по которому он промчался до командирского кресла, как бычок, прибывший на корриду, добежал и рухнул в него, крикнув влёт:

— Вольно!

В момент падения командирское кресло развалилось, просто трахнулось на палубу, старо было слишком, не выдержало, трахнулось, и командир Титлов вывалился из него, как младенец из кулька, скользнул по засаленной палубе и закатился под раскуроченный пульт… въехал. Голова сработала как защёлка. Защёлкнула. Никто не успел отреагировать.

— Эй! — крикнул командир Титлов, лежа на палубе распяленный, хоть горло у него и было зажато.— Чего встали?!

Этого было достаточно; все очнулись и пришли в движение — бросились выдергивать его за ноги, отчего рот у командира закрылся сам собой. Командир сопротивлялся, боролся, шипел:

— Порвете, суки, порвете…— лягался и матюгался.

Тогда все бросились корчевать пульт, на Титлова два раза наступили невзначай.

— Раздавите, курвы, раздавите,— рычал командир,— тащите домкрат, бар-раны…

Домкрат нашли после обеда; достали командира, поддомкратив, к вечеру.

Командир лично руководил своим доставанием.

Заняты были все.

Особенно офицеры.

Все подтянулись.

Когда командир встал, он вставил всем подряд!

Без разбора!

Чтоб работалось!

И без продыха!

Вот так вот!

А — как — же!..

Свистать всех наверх!

— Свистать всех наверх! Кому сказано?! Чего не ясно?! Ко мне-е!.. Прыжка-ми-и!.. На полу-сог-ну-ты-х!..

— Саня?

— А?

— Ты чего?

— Да так, нужно же себя немного взбодрить.

Сейчас утро. Мы с Саней живём в одной каюте. Я ещё лежу, а он стоит перед умывальником, бреется и орёт, придурок.

Видно, что настроение у него замечательное. Сегодня воскресенье, а вчера у нас Саня по заливу плавал. Я думал, заразу какую-нибудь подхватит, а он ничего, жив, красавец. Вы, конечно, знаете портопункт Змеиный. Это наше место службы. Там ничего нет, кроме причала и двух гнилых корыт — наших катеров. А ночуем мы с противоположной стороны, куда нас доставляет катер.

Катер отходит в 18:00. Опоздаешь — останешься скулить на берегу. Вчера Саня опоздал. Уже концы отдали, как он на горке появился и с быстротой вихря кубарем скатился вниз и с ходу, с пирса, в шинели, в отчаянном прыжке пытался достичь катера. Не долетел метра три, плюхнулся в воду и начал медленно и хладнокровно тонуть. У всех горло перехватило, а потом взметнулись все, как стая фестивальных голубей, и начали кидать в воду всё что попало, чтоб этот пришлёпнутый за что-нибудь зацепился. Ход сбросили, бомбим его разными предметами, не имеющими ничего общего со средствами спасения, а он молча погружается.

Наконец багром зацепили и подтянули к борту. Потом отпаивали. Словом, ночь прошла чудесно, и вот теперь он веселится, идиот.

Гестапо

И снова завод — вонь — мрак — сварка — резка. Всё время что-то вырывают и уносят, вырывают и уносят. Туда-сюда по центральному ходят люди. Работяги, разумеется, в ватниках, шапках, окаменевших сапогах. В центральном бедлам и непрекращающиеся звонки телефона. Только трубку положил — она опять задёргалась. Ошалевший дежурный всякий раз хватается за телефон и говорит:

— 424 заказ, дежурный…

Наконец — после трёхтысячного звонка — он не выдерживает и рявкает в трубу:

— Гестапо!!!

Центральный онемел, там, в трубке, тоже, потом оттуда раздаётся несчастненькое такое:

— Извините…

Минут пять не звонит никто, потом робкое — дзинь!

— 424 заказ, дежурный…

— О! — говорят в трубке и, повернувшись к кому-то: — А ты говорил «гестапо»!..

Дайте мне…

— Алё… дайте мне крейсер «Киров» в Бискайском заливе…это крейсер «Киров»?

— Да.

— В Бискайском заливе?

— Да.

— Дайте мне начхима.. Начхим?.. Алё… начхим?! Начхим?! Это начхим?! а?!.

— Это — начхим!

— А-а… наконец-то… Это ты, скотина!!!

Маленькие трагедии (три штуки) и киносценарий (одна штука)

Для чего существует флот?

Для инспекции Министра обороны.

Генерал-инспектор — для флота стихийное бедствие: смерч — самум — ураган — цунами, без штанов можно остаться.

— Всем по казармам и не высовываться! Вахтенных по подъездам расставить не ниже капитана третьего ранга!

Генерал на вертолёте. На площадке его ждут. Генерал медленно вышел. Вертолётчики остались на местах с вертолётными лицами. Генерал по тылу.

Растопыренный начальник тыла шагнул к нему с рапортом. Ручки дрожат. Что-то долго докладывает. В это время появляется стая собак. Собаки любят парады, доклады, чувствуют торжественность минуты. Счастливая, улыбающаяся сука расположилась у ног генерала, весело поглядывая на начальника тыла. Её свита — кобелей пятнадцать — расположилась полукругом, демонстрируя хвостами своё добродушие.

Начальник тыла, с лицом перекошенного страдальца, склонившись вперёд, рука к козырьку, едя глазами, пытается ногой незаметно отогнать кобелей. Те весело отпрыгивают и возвращаются.

Замначальника тыла понимает это движение ляжки начальника как сигнал лично ему, подзывает кого-то:

— Так, дуй на камбуз, и чтоб всё там было в ажуре… да, и шампанское… (посмотрел на отчаянно лягающегося начальника), а лучше коньяк… давай…

Озверевший комендант врывается под стекло в рубку дежурного по гарнизону и орёт:

— Я вам что?! Сколько раз?! Я вас спрашиваю! Хлопоухи! Вы что?!

Дежурный, вскакивая, тут же начинает орать в тон коменданту, но гораздо сильнее его, и орёт он, обращаясь куда-то в угол, за шкаф:

— Я посылал?! Я кого посылал?! Я ему приказал что?! Что?! Что вы там сопли жуете?! Что я ему приказал?! ЧТО я ему говорил?! Где этот недоносок, мама его партизанская?! Сюда его!!! Сейчас я из него буду пищевод добывать!!!

Комендант, несколько ошалевший, поражённый тем, что у кого-то голос сильнее, чем у него, прислушивается с тем уважением, с каким один барбос слушает другого, успокаивается и говорит:

— Ладно, разберитесь… я у себя буду…— И уходит. Тишина. Дежурный смотрит хитро и говорит мичману, стоящему за шкафом:

— Никитич, пойди узнай, чего он хотел…

Мичман, принявший к этому времени окончательно форму табурета, осатаневший, вздёрнутый, застывший в икоте, ослабевает, выдыхая:

— Фу… ты… чёрт… Вот и дослужи так до пенсии… здоровым… суки…— И идёт разбираться.

Лучший штурман флота на карачках у бордюра с гвоздем в руках.

Матросы рвут траву и подносят ему.

Он делает в песке дырку и втыкает пучок — получается ковер травяной.

Здесь утром проехал командующий, и командующий увидел, что везде растёт трава, а здесь она не растёт, и место от этого какое-то лысое. Крайним оказался штурман, вот поэтому он и втыкает теперь траву. Мимо едет комдив. Увидев штурмана, он тормозит.

— Что вы делаете?

Штурман на карачках:

— Траву сажаю.

— А если б вам рожи приказали на лопухах рисовать?

— Стал бы рисовать рожи.

Вскоре этот штурман был назначен флагманским штурманом.

Длинный, метров пятнадцать, железный трап закинут на противолодочный корабль. Трап стоит под 60° к планете. Он скользкий-прескользкий. Влезть невозможно… У трапа вахтенный.

Развевается флаг.

По трапу пытаются подняться слушатели Академии тыла и транспорта. Они прибыли на экскурсию. Полковник и два майора. В сапогах. Залезть можно, лишь хватаясь руками за леера и втягиваясь. Полковник и майоры ползут. Несколько раз оступившись, повисают, потом опять ползут. Доползли.

Развевается флаг.

Самый верхний, полковник, вдруг вспоминает, что нужно отдать честь флагу, отпускает руки от лееров и вытягивается (лапа к уху), какое-то время отдаёт честь, потом, поскользнувшись, (портретом о железо) падает, и, увлекая за собой остальных, с грохотом сапог всё это несётся к земле: трах-тарарах-тах-тах (последние «тах-тах» — два майора).